На озере вечерело. Потянуло от воды прохладой, и Арлан Кошкаров, молодой радист с густыми бровями на круглом покрытом оспинками лице, неделю назад прибывший в часть, поёжился. Вдали громыхнуло, и лягушки, тянувшие песнь вдоль берега, испуганно замолкли, горизонт за лесом осветился всполохом разрывов, словно зарницей.

Арлан оглянулся, потянул носом запах костерка с кухни, где два повара в грязно-серых примятых колпаках ловко шинковали рыжую морковь в широкое, чёрное от копоти ведро.

Похлебаем супчика, подумал Арлан, вспомнив, как лейтенант Михеев из арт-разведки, шустрый мужичонка с воспалённым взглядом, занёс поварам в обед двух жирных селезней. Кошкаров поправил пилотку, в животе предательски заурчало, и он побоялся, что сержант Совхоз Мамедович, сидящий напротив с прижатым к уху наушником, услышит. До ужина далеко, Арлан только закончил изучать матчасть радиостанции РБ-2 и приступил к запоминанию дешифровочных кодов. Голова соображала туго.

Он встряхнулся, попытался настроиться, отогнать мысли о еде, хотя это было неимоверно сложно, с толку сбивал запах костерка. Но коды — дело ответственное, требующее внимания, и он старательно запоминал комбинации, мысленно их проговаривал и старался привязать смещающиеся буквы к знакомым образам, так показалось надёжнее. Например, А это — Г.

Г — гуруч, рис. По воскресеньям, с утра, отец, маленький, худой, с залысиной на макушке, в круглых очках со сломанной дужкой, готовил плов. Брал кусок курятины вместо баранины, зиру заменял тмином, вымачивал обычный рис-лазер и с тоской вспоминал сорт девзира, лучший для плова. Уверял Арлана, с жадностью глотавшего слюни, что когда-нибудь достанет пару горстей настоящего ферганского, рассыпчатого, белого, как мука, риса. Арлан не различал сорта, послушно кивал, какая разница, в руках отца любой рис казался одинаково вкусен. Барбарис, кумин и шафран — специи на вес золота, не достать и в городе, их отец только перечислял, напоминая, видимо, самому себе, как оно должно быть — правильно. Добавлял щепоть острого перца, чёрного перца, сладкого перца, сушёный помидор и подавал в маленьком дымящемся казане.

Марк обводит рукой выстроившиеся в круг альбомы, словно священник — паству. Пропускает последние — там, где нет почти ни одной фотографии без Ии. Марк, конечно, хранил почти все снимки на компьютере, но любовь его матери к альбомам перешла и к сыну — он скрупулёзно всё распечатывал и покупал один альбом за другим.

Дальше. Он взмахивает правой рукой, словно дирижёр — палочкой, над альбомами из детства, но сдерживается, перебарывает себя. И берёт самый старый альбом.

Трещины неровными узорами покрыли ссохшуюся серую обложку. Витиеватый узор, напоминающий старинный герб, стёрся, почти исчез, словно древние письмена со стен пещер. Открывать альбом тяжело, как заплесневевшую подвальную дверь, но Марк справляется. Переплёт с хлопком сотрясает паркет — маленькие смерчи из пыли скручиваются между досками.

Марк перелистывает фотографии дедушки и бабушки — он их совсем не помнит. Они умерли, когда ему ещё не исполнилось трёх. Марк только замечает, что дед ни на одной фотографии не улыбается. Странно. Это полностью противоречит рассказам отца — дедушка не только постоянно смеялся и отпускал шуточки, но и веселил окружающих. Мама Марка говорила, что дедушка Серёжа — самый весёлый человек из всех, что ей приходилось знать.

На фотографиях же он был угрюм, губы прятались за седыми усами, а густые брови наползали на глаза.

Марк знал, что момент часто обманывает реальность. В этом и есть мастерство фотографа — обозначить эту самую реальность так, чтобы она соответствовала моменту. Фотография должна раскрывать, а не скрывать. И Марк, который уже на первом курсе начал прилично зарабатывать на своём хобби, вскоре познает это мастерство в совершенстве.

Марк перелистывает страницы, пока не находит первую фотографию отца.